Это словосочетание пару месяцев назад обронил в моем блоге один незнакомый мне человек. Я его спросил, что он имеет в виду, но человек куда-то пропал. Потом я набирал «технический христианин» в разных интернет-поисковиках, но каждый раз они выдавали одну-единственную ссылку — на тот самый комментарий в моем блоге. Придется наполнять это словосочетание смыслом самому. Потому что оно меня зацепило. Есть у меня подозрение, что технический христианин — это я. И не только я.
У меня на груди крестик, в сумке всегда Евангелие, но на литургии я бываю раз 10—15 в году. Происходит это импульсивно: могу полгода вообще не ходить, а потом вдруг хожу каждую неделю. Как правило, это становится следствием острого приступа недостаточности смысла жизни. Никогда не пропускаю Пасху и Рождество, остальное — как придется. Исповедуюсь, причащаюсь и молюсь по утрам и вечерам — тоже волнообразно.
Считаю ли я такой режим церковной жизни нормальным? Нет, не считаю. Хочу ли жить религиозной жизнью более насыщенно? Да, хочу. Более того — мне это нравится. Когда это удается, я чувствую, как мир исполняется единой логики и смысла, в моей нервной системе нет ни байта уныния, просыпаешься по утрам так легко, как будто вылезаешь не из постели, а из проруби. Почему не получается жить так всегда? Потому что я — человек, что в переводе с людского языка на божеский означает «слабый». И эта человеческая слабость — навязчивое стремление вредить себе самому. Не объяснимое ничем, кроме категорий мистических.
Но вернемся к техническим параметрам моей веры. Я прочитал один раз Ветхий Завет целиком (через силу) и раз десять — Новый (хочется читать еще). У меня есть две книжные полки, занятые поучениями Святых Отцов и просто хорошими книгами религиозных мыслителей. Любимые: Николай Сербский, Феофан Затворник, Клайв Льюис. То есть я в общем и целом знаю фундаментальные основы христианства, понимаю его логику, чувствую многие аспекты взаимодействия Бога и человеческой души. Окончательно переходя на научную терминологию, я обладаю достаточными «юридическими» познаниями, чтобы не иметь возможности врать себе, будто то или иное из содеянного мною — не грех или грех, но не тяжелый.
И тем не менее я грешу. И не в тех гомеопатических дозах, в которых не может не грешить хороший человек. В гораздо больших.
Каждый раз после Пасхи православные и антиправославные исследователи и публицисты начинают подсчет: сколько у нас настоящих христиан, сколько липовых и в чем разница. Семьдесят процентов, десять или полтора? Я не готов подключиться к этой статистической гимнастике, поскольку одному Богу известно, кто из нас поведет себя по-христиански в критический момент — тот, кто регулярно ходил в церковь, или кто, как святой великомученик Вонифатий, всю жизнь пил, блудил и маялся, а потом просто не смог пройти мимо арены, где казнили христиан, и присоединился к ним.
И тем не менее, конечно, есть в любом обществе разновидности слабостей, которые вынуждают окружающих приставлять к слову «христиане» всевозможные прилагательные: этнические, пасхальные или вот, к примеру, технические, которые, как мне кажется, постепенно приходят на смену этническим. Разница между ними в том, что вторые на вопрос: «Что такое христианство?» — чаще всего двух слов связать не могут. Их покрестили в младенчестве, ежегодно водили святить яйца в детстве, их научили ставить свечки и правильно креститься. Они даже прочитали Евангелие и запомнили сюжет. Но в суть Евангелия и дух Евангелия они не вникли. Поэтому для этнического христианина напиться в Богоявление водки, а потом нырнуть в Иордань и тем самым «очиститься» это нормально.
«Технические христиане» — это другие. Они уже понимают, что дело не в куличах и яйцах и даже не в целовании икон. Они знают, что и ежедневная молитва — не панацея, потому что даже «монахи, кои не соединяют внешнюю молитву со внутренней, не монахи, а черные головешки» (Серафим Саровский). И главное — они не раз и не два читали Соборное послание апостола Иакова: «Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют, и трепещут. Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва?»
Они все это знают, понимают и даже принимают. Но делают по-своему. Потому что офисная жизнь, потому что телевизор, потому что бизнес, потому что жизнь такая. В библейской терминологии технические христиане — это знающие, но не исполняющие. А грех человека знающего гораздо тяжелее греха, совершенного по неведению.
Этнический христианин искренне научит своего ребенка кривому христианству. Но, став взрослым, человек сможет его сам выпрямить, потому что не утратит главного — душевного жара. Христианин технический, скорее всего, посеет в потомстве лебеду лицемерия. Потому что говорить будет по-божьему, а поступать — как получится.
Единственная добродетель, которая еще свойственна нам, техническим, в полной мере — это некое подобие нищеты духа. Мы не страдаем комплексом раскрепощения и богоборчества. Мы не задаем глупых вопросов: «Почему Бог оставил мне желание так поступать, если так поступать нельзя?» Или: «Как я могу ходить в церковь, где служба идет на непонятном мне языке?» Мы не пытаемся себя оправдать, выворачивая наизнанку христианские догмы, подстраивая их под свои поступки. Мы понимаем, что совершаем отступление или даже преступление, за которое потом придется нести ответственность. Мы признаем над собой юрисдикцию христианства без всяких оговорок. Понимая, что церковь — это не «Макдоналдс» на рынке религиозного фастфуда, а скорее, вертолет МЧС, который завис над тобой, скинул лестницу и какие-то грубые люди в униформе смотрят на тебя из этого вертолета и спрашивают: «Ну, ты чего, придурок — будешь спасаться или останешься погибать на льдине?»
И мы, технические, хотя бы смотрим на этот вертолет. Да, мы страшно тормозим, но все-таки начинаем понимать, что эта рыбачья суета за час до гибели — полное безумие. И, наверное, все-таки эти спасатели правы. И они нас ждут. Пока еще ждут.
Дмитрий Соколов-Митрич,
«Известия», 13.04.2010
Бессилие стрелка
Председатель Синодального информационного отдела Московского Патриархата В.Р. Легойда размышляет о трудностях духовного роста поколения, пришедшего в Церковь в последние полтора-два десятилетия. Статья опубликована в газете «Известия» 22 апреля 2010 г.
Сразу скажу: мне очень понравился текст Дмитрия Соколова-Митрича «Технический христианин» («Известия», 13.04.2010). В каком-то смысле его публикация ― крик души целого поколения христиан, ставших членами Церкви в последние полтора-два десятилетия. Действительно, все мы прочитали множество мудрых книг, знакомы со Священным Писанием и в общем-то нам кажется, что довольно неплохо представляем себе, какой жизни ждет от нас Бог. Но вот живем почему-то совсем по-другому. Увы, все это ― правда, оспаривать которую было бы глупо и нечестно.
Но вот о причинах такого положения дел автор не сказал почти ничего. А от того, что все-таки было сказано, веет полной безысходностью и отчаянием: «... Почему не получается жить так всегда? Потому что я ― человек, что в переводе с людского языка на божеский означает „слабый“. И эта человеческая слабость ― навязчивое стремление вредить себе самому. Не объяснимое ничем, кроме категорий мистических».
Но так ли это?
С одной стороны, апостол Павел в Послании к Римлянам (Рим. 8) пишет: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» и завершает рассуждение на эту тему восклицанием «Бедный я человек!».
С другой стороны, оперируя понятием «человеческой слабости» и неопределенными «мистическими категориями», можно прийти к мысли о полном бессилии перед грехом, об абсолютной неспособности противостоять ему. Но это была бы неправда, это опаснейший самообман. Главная книга христиан ― Новый Завет ― говорит прямо об обратном, причем достаточно категорично: «Человекам это (спасение души) невозможно, Богу же все возможно» (Мф. 19, 26). И если я не верю, что Христос освободил меня от рабства греху, то христианином ― «техническим» ли, «этническим», неважно ― я могу называть себя лишь по недоразумению.
Думаю, главная беда нашего поколения в том и заключается, что, зная и читая о многом, мы так и не поняли самого главного: с грехом необходимо бороться не только на уровне поступков и слов, но и на уровне мыслей, которые всегда предшествуют любому нашему поступку и сказанному слову. Любой грех ― это прежде всего факт нашей духовной жизни, событие, состоявшееся сначала в нашем внутреннем мире и лишь после этого осуществленное нами на практике. И нетрудно убедиться, что вначале мы абсолютно свободно, без всяких «мистических категорий» в мыслях своих согласились совершить этот грех. Значит, не в слабости нашей дело, а в неверно реализованной свободе выбора между добром и злом. А слабость сказывается потом, когда, мысленно уклонившись в сторону зла, мы действительно уже не в силах остановить процесс его реализации. Так стрелок бывает бессилен остановить уже выпущенную пулю. Но ведь в выборе цели он же был полностью свободен!
Поэтому не совсем точно было бы сказать, будто мы «знаем, но не делаем». Очень часто мы как раз не знаем самых элементарных вещей, необходимых для борьбы с грехом. И у этого незнания есть вполне объективные причины: за семьдесят лет советских гонений в нашей Церкви были уничтожены десятки тысяч христиан, причем ― лучших из лучших. А когда Церковь получила наконец свободу, то все мы столкнулись с очень печальным фактом: с острой нехваткой наставников, способных научить нас, незнающих и неопытных, хотя бы основам духовной жизни по Евангелию.
Церковь ― это не вертолет спасателей, который нас должен срочно эвакуировать из этого мира. Это ― то самое Царство Божие, которое «внутрь нас есть» (Лк. 17, 21). Христос куда ближе к каждому из нас, чем воображаемый вертолет. Он вместе с нами стоит на этой затопленной льдине и, стоит нам лишь пожелать с нее сойти, тут же сделает все необходимое для нашего спасения, потому что, как уже упоминалось, невозможное человекам возможно Богу. И потому что тяжесть Голгофского Креста ― это тяжесть всей человеческой истории с ее грехами, преступлениями и ошибками. Но вот захотеть спастись мы должны сами.
И нужна для этого спокойная и твердая решимость следовать добру уже на уровне своих помыслов и чувств. Ведь каждый из нас на самом деле знает, что начало любого поступка ― это наше добровольное согласие на него. Вот так же добровольно и следует отвергнуть любую мысль, склоняющую нас на грех. На это даже у «технических христиан» силы вполне хватит. А все остальное сделает Господь.
В.Р. Легойда,
«Известия», 22.04.2010
|
